с громадным трудом поднял веки, отсекавшие его от окружающего мира, и осмотрелся.

Он лежал на склоне холма под теплыми волнами солнечного света, что струился с ясного неба. Горы больше не было. Больше не было головокружительной громады из стекла, тянущейся к зениту и накрывающей весь мир бледной тенью. Словно чтобы защитить глаза Керна от солнечных бликов, над ним склонилась крылатая девушка. Ее оперение сверкало. Керн осторожно напряг мускулы, и силы волшебным потоком влились в его тело. Он сел и с такой силой хлопнул крыльями, что едва не оторвался от земли. Вокруг было множество людей. Все улыбались ему из-под тени своих крыльев, и Керн понял, что теперь свободен не только он, но и весь крылатый мир — мир, где он уже не был чужим.

Время, назад!

1. Часы с голубой эмалью

Питер Оуэн никак не мог уснуть — то ли мешала буря за окном, то ли ошибся с выбором предсонного чтения. Книга, которую он читал, подложив под спину подушки, носила своеобразное название «Брюхоногие-блюдечки Среднего Девона», и в ней рассказывалось о гастроподах с простыми, неспиральными коническими раковинами; выбирая ее, Оуэн планировал расслабиться и отдохнуть от душераздирающей монографии «Простые ациклические и моноциклические терпены», которую штудировал вчера вечером.

Он со вздохом перевернул страницу, но тут же нервно вздрогнул и развернулся, словно вылезший из спиральной раковины гастропод, потому что в дверь постучали.

— Войдите! — выкрикнул он с некоторой тревогой и облегченно выдохнул, когда в ответ на приглашение в спальню прошествовал, громко стуча каблуками, полноватый седовласый джентльмен низкого роста и почтенного возраста.

— Решил я глотнуть пива, — объявил старец, демонстрируя Оуэну бокал с пенной шапкой, — а потом призадумался: чем порадовать юношу перед сном? Совершенно верно, Питер, угадали: бокалом пива.

Торжествующий доктор Зигмунд Крафт позволил себе растянуть губы в улыбке, и она окончательно скомкала тот непроницаемый клубок морщин, что считался у него лицом.

Оуэн возвратился от бытия гастроподов к проблемам собственного — куда более суетливого — существования, рассеянно моргнул и принял бокал из рук посетителя, после чего вспомнил, что доктор Крафт гостит в этом доме (где и сам он был лишь гостем), и собрался встать.

— Почему вы не кликнули меня, доктор? Я бы сам принес вам пиво. Собственно, для этого я здесь и нужен, когда наступает вечер и прислуга расходится по домам, и я совсем не прочь вам удружить, то есть… — Оуэн слегка запутался в оправданиях.

— Ничего страшного, Питер, — выручил его Крафт. — Я никак не мог отделаться от мыслей о следующем вторнике, когда в это самое время сяду в своем тихом и уютном кабинетике с бокалом пива и сделаюсь совершенно счастлив, а потом подумал: Зигмунд, — да-да, вы угадали, — пропусти-ка бокальчик прямо сейчас и вообрази, что следующий вторник уже наступил.

С первого этажа донеслись грохот, топот и громкий возглас. Мужчины обменялись многозначительными взглядами, и доктор Крафт едва заметно пожал плечами. За первым возгласом последовали другие, еще более громкие: гневные команды, ослабленные дощатыми потолочными перекрытиями и грохотом бури за окном.

— Ломайтесь, черт вас дери! — кричали внизу. — Ломайтесь!

За криками последовали глухие удары.

— Пластинки Шостаковича, — кивнул доктор Крафт. — Их, знаете ли, невозможно сломать. Разве что распилить слесарной ножовкой… хотя вряд ли. Лучше не спускаться, пока он в таком настроении. Лично я намерен думать о следующем вторнике и не вспоминать о неприятностях с вашим дядей, мальчик мой. Жаль, что мы с ним не нашли общего языка, но не мог же я согласиться с утверждением, что пространственно-временной континуум не цикличен, когда я твердо знаю, что он цикличен!

— Ломайтесь! Ломайтесь! — раздался очередной приказ, а за ним — новый удар, от которого дрогнули стены.

Похоже, всемирно известный писатель, критик и драматург С. Эдмунд Штумм обрушился на ненавистные пластинки всей тяжестью своего тела.

— Ломайтесь! — вопил он так, словно декламировал стихотворение Теннисона, но винилит не спешил отзываться послушным хрустом, и Оуэн слегка съежился от благоговейного страха, ведь образ рассерженного С. Эдмунда Штумма не способствовал предсонному умиротворению.

— Та юная дама, ваша подруга… Отважная девица, — нравоучительно изрек доктор Крафт.

Оуэн содрогнулся. Очаровательная красотка по имени Клэр Бишоп была не столько отважной, сколько безрассудной; вдобавок характером она почти не уступала С. Эдмунду Штумму, и подтверждением тому была нынешняя — и предельно отчаянная — попытка оспорить неуничтожаемость винилита в комнате для прослушивания музыки. Ближе к вечеру у Клэр состоялась беседа с дядей Эдмундом, и разговор совершенно не заладился, а последней каплей стало опрометчивое признание девушки, что Шостакович нравится ей гораздо больше Прокофьева. Тем самым Клэр свела на нет все отчаянные многомесячные старания Оуэна, направленные на организацию дружеской встречи между звездой экрана, в коей он души не чаял, и дядей Эдмундом, чья знаменитая бродвейская постановка «Леди Пантагрюэль» была как будто создана с оглядкой на таланты мисс Бишоп.

Пути-дорожки голливудских звезд вьются самым причудливым образом, и в данный момент Клэр отчаянно нуждалась в роли леди Пантагрюэль, поскольку ее карьере грозила серьезная опасность. Но стоило вспыхнуть пожару музыкальных разногласий, и все скрупулезные договоренности Оуэна пошли прахом. Дядя Эдмунд уже почти — совсем уже почти! — подписал договор купли-продажи, с надрывной тоской вспоминал Оуэн. С другой стороны, разве можно винить в этой неудаче Клэр? Оуэн рассматривал доски на полу и мысленно оплакивал собственное существование.

— …Потерялся мой милый Максль, — в растерянности бормотал доктор Крафт, оглядывая спальню. — Вы, случаем, не видели, куда я его поставил?

— Прошу прощения, доктор? — очнулся от горестных раздумий Оуэн.

— Я потерял бедняжку Максля, — с глубоким вздохом повторил Крафт. — Что ж, все мы не без греха… Главная трудность экспериментатора со временем заключается в том, что иной раз забываешь, когда именно произвел то или иное действие. Чтобы найти Максля, мне необходима тишина, мне нужно сосредоточиться, но как тут сосредоточишься, если Максля нет со мною рядом? — Он улыбнулся. — Парадокс! Я, ученый, оказался совсем беспомощен без каменного лягушонка… Да-да, Питер, вы все правильно поняли, это смехотворная нелепица! Ну, — он, покачивая седовласой головой, повернулся к двери, — доброй ночи, Питер. И если Максль попадется вам на глаза, вы ведь мне об этом скажете?

— Непременно и сразу, — пообещал Оуэн. — Доброй ночи, доктор. Спасибо за пиво.

— Не спорю, это всего лишь привычка и даже фетиш, но…

Под звуки негромкого ворчания дверь закрылась. В тот же миг за окном сверкнула фиолетовая вспышка, грянул гром, и Оуэн испуганно вскочил, бессознательно приписывая этот грохот дядюшкиному успеху в уничтожении пластинок